В своей книге 2022 года «Лидерство. Шесть исследований в области мировой стратегии» Г.Киссинджер, которому в этом году исполнилось сто лет, не мог обойти стороной внешнеполитические вызовы современной Америки. Как всегда, он критикует происходящее не прямо, а окольными путями, в данном случае - через анализ внешнеполитического наследия Ричарда Никсона, с которым тесно работал, а значит, это и его наследие.
Достаточно сказать, что еще в своей «Дипломатии» 1994 года он предполагал установление многополярности (сам этот термин тогда еще не существовал), а именно наличие нескольких глобальных держав, которые выйдут на авансцену по завершении Холодной войны. В их ряду США могли бы занять место «первого среди равных» (primus inter pares). 28 лет спустя, когда многое, надо полагать, стало до боли ясным, включая разрушительное для Америки президентство Дж.Буша-мл., но также и всех других, включая Б.Клинтона, диагноз и прописываемый рецепт уточняются.
Отличительной чертой лидерства Никсона он считает «внедрение комплексных геополитических трендов в широкое определение национальных интересов» и то, что тот находил в себе силы следовать этому курсу «несмотря на оказывавшееся ему сопротивление» (добавим, что с окончанием Войны во Вьетнаме Никсон повторил то, чего добился де Голль в Алжире за десять лет до того, да еще в условиях значительной численности там французского населения: из Алжира бежали французы, а не алжирцы). Его политика открытости в отношении КНР «переформатировала миропорядок посредством внедрения многополярности в глобальную систему» (позднее это получило название «треугольной дипломатии»), что означало, ни много ни мало, переход США от «сталкивающегося с проблемами (faltering) доминирования к креативному лидерству». К сожалению, обстоятельства ухода Никсона из Белого дома (Уотергейт) помешали тому, чтобы этот подход к международному позиционированию страны оказал влияние на дальнейшее развитие внешнеполитической мысли Америки (тут параллели с Хрущевым, внешнеполитическое наследие которого позднее советское руководство мазало черной краской, как и все остальное).
«В результате, последовавший триумф США в Холодной войне и распад советской империи рассматривались в идеологических, а не геополитических категориях и воспринимались как подтверждение верности тех взглядов на мир, в которых американцы были столь уверены». Другими словами, внешнеполитический истеблишмент стал жертвой собственной пропаганды и встал на путь саморазрушения страны (в особенности постарались неоконы при Дж.Буше-мл.) - то есть никакие агенты влияния не смогли бы сделать то, что сделали они в полной убежденности в том, что действуют в наилучших интересах собственной страны.
В числе указанных «истин»: «вера в то, что противники падут сами в силу динамики своего внутреннего состояния или могут быть сокрушены извне» и что «трения между странами чаще являются следствием недопонимания или злонамеренности, а не различий в интересах и ценностях». «Теперь, полвека спустя после президентства Никсона, эти импульсы привели Америку к ситуации, на удивление схожей с той, которую унаследовал Никсон во второй половине 60-х гг.». Отсюда и повторение резкого перехода от «бездумного триумфализм ко все разрушающему сомнению в собственных силах (self-doubt)». Любопытно, что, обобщая в Заключении опыт трансформационных стратегий и лидеров, их осуществлявших, Киссинджер в числе лидерских качеств называет хорошее знание истории и философии и укорененность в национальной идентичности, которую, заметим, разрушает нынешняя ультралиберальная элита США во главе с Демпартией.
Требуются три «известных принципа»: «центральное значение национальных интересов», «поддержание глобального равновесия» и «устойчивый диалог с другими ведущими странами в целях создания рамок легитимности, в которых может определяться и соблюдаться это равновесие». Чуть ли не в точности напоминает тот «европейский концерт», который был создан на Венском конгрессе 1815 года при решающей роли Александра I, который посадил за главный стол европейской политики побежденную Францию и провозгласил принцип «легитимизма».
С тех пор ни Европа, ни мир не знали ничего подобного. Конечно, была создана система ООН, на функционирование которой налагала ограничения идеологическая конфронтация, но теперь и ее Вашингтон взялся разрушить, пытаясь подменить международное право «порядком, основанном на (своих, а не согласованных с другими) правилах». То есть два века, а с ними неисчислимые страдания и разрушения были положены на алтарь идеологической догмы! А в случае с Америкой были потеряны еще и 30 последних лет, которые вряд ли могут быть восполнены при резком ускорении всех глобальных процессов.
Киссинджер не уточняет, каковы же будут последствия того, что внешнеполитические достижения администрации Никсона так и не стали «надежной школой американской внешней политики», что означало бы «перекалибровку не только стратегии, но и мышления (mindset)». Раз этого не произошло, то остаётся дать определение тому пути вечной гегемонии, на который встали США после Никсона и по которому идут до сих пор, рискуя «потерять все», как подозревают многие, в том числе в самой Америке. Стоило ли вообще предавать анафеме многополярность, когда она уже существовала в указанном ограниченном формате в эпоху Холодной войны? Присущее американским элитам высокомерие (hubris), похоже, полагало, что Россию можно списать как историческую державу, а Китай, став раскапиталистическим, добровольно примет «американское лидерство».
Идеально, в том числе с учетом опыта последних 30 лет, подходят мысли о природе государства Элиаса Канетти в его эпохальной работе «Масса и власть» (1960 год). Он - максималист-анархист по отношению к государству, которое, на его взгляд, произрастает на страхе смерти и для которого смерть служит основным орудием власти (тут ему мог бы ответить Томас Гоббс с его идеей минимального государства как средства предотвращения «войны всех против всех»). Как и постмодернисты, он делает выводы из опыта фашизма/нацизма. Но если их приложить к Америке, озабоченной утверждением и поддержанием своей гегемонии посредством политики «с позиции силы» и стратегии «сдерживания», то, действительно, получается, что властитель - это герой, стоящий над трупами павших, смерть - его единственное средство выживания, будь то конфликты на Ближнем Востоке, включая Палестино-израильский, или на Украине. Везде умирают другие.
Возможно ли, что есть какая-то логика истории в том, что когда тоталитаризм пал на уровне государств, он должен заявить о себе на уровне международных отношений и стать средством его посмертной реабилитации?